С заголовками вообще творилась чехарда с сильным привкусом провинциальной безвкусицы. Но сегодня?.. Сегодня все СМИ, не важно – государственные они или нет, помешаны на количестве заходов. Огромную роль в этом играют несколько счетчиков, рейтингов и мега-групп в соцсетях. «Заходовому» заголовку поклоняются, как божеству. Не важно, что школьный автобус в каком-нибудь богом забытом районе всего лишь помял «девятке» крыло. Важно, что можно сформулировать так: «В Башкирии школьный автобус попал в ДТП». Поверить, что в этой ситуации целый ряд журналистов и редакций добровольно, случайно и не вдаваясь в нюансы выбрали вместо слова «взрыв» невнятное «хлопок», может только очень наивный человек. Очевидно, что все журналисты получили от силовых ведомств релиз, где и фигурировала эта словесная подмена.
Слово «хлопок» в башкирских СМИ имеет не очень давнюю, но любопытную историю. Месяц назад многие издания вышли с заголовками «В Уфе в котельной на улице Менделеева прогремел взрыв». Видео с камер наблюдения, действительно, впечатляло: мощным ударом выбивает всё остекление здания вместе с рамами. Шарахнула газо-воздушная смесь. А уже на следующий день последовала гневная отповедь журналистам от мэра Уфы. «Это был хлопок, а не взрыв. Почему я должен тут для вас проводить уроки физики? Ну, давайте напишем, что был ядерный взрыв», – раздраженно выговорил градоначальник прессе.
В конце концов, на «хлопке без горения» акцентировали внимание в те дни и МЧС. Дисциплинированные издания устыдились «уроков физики» и позже, упоминая случай в котельной, писали в заголовках исключительно «хлопок».
Но в случае с сибайской шахтой такая же игра в термины, в которую СМИ пустились с подачи силовиков, не выдерживает критики. Получается, что взрывники устанавливали взрывчатку, а произошел не взрыв. Погибли и пострадали люди, а произошел не взрыв. Та же самая формулировка распространялась, когда в июле прошлого года взорвалась установка гидрокрекинга на заводе «Уфанефтехим» - погибли шесть человек, а правоохранители упорно отчитывались о хлопке.
Однако очевидно, что дело не в нюансах технологических терминов, а в манипуляции общественным мнением – занижение масштабов события путём разного рода уловок с оттенками значений, стиля слов, игра даже с тем, что воспринимается чисто подсознательно. «Хлопок» – это что-то не серьезное, не слишком значимое и точно уж не страшное. Но если с уфимской котельной так примерно и было, то в сибайской истории «хлопок» как-то уж очень контрастирует с мрачной реальностью. Для работающих со словом есть вещи поважнее технологической точности, иначе давайте будем писать легкомысленное «хлопок» и про Улу-телякскую катастрофу.
Настаивая на менее проблемной лексике, навязывая этот вариант СМИ, силовики хотят, чтобы поменьше негативных, страшных слов появлялось в публичном пространстве. Это имеет и технологическую основу: сегодня всё мониторится. Машины, не вполне научившись ещё различать смысловые нюансы, слова в их «конкретике» считывают уже неплохо. Машины перепахивают интернет (электронные СМИ, реже блоги) вдоль и поперек, и на основе частоты употребления тех или иных «негативных» и «позитивных» слов составляются самые разные статистические продукты. Например, те или иные рейтинги регионов. Мы живём в мире, подчинённом его величеству Мониторингу.
«Взрыв» – из числа особо негативных, а то и табуированных слов. Не случайно упорно циркулируют слухи, что спецслужбы отслеживают употребление нескольких слов-маркеров типа «взрыв», «теракт» даже в смс-сообщениях. Это-то, может, и преувеличение, но в публичном пространстве частота употребления этих слов, действительно, может вызывать болезненную реакцию. Помнится, в прошлом году одно из ведомств федерального подчинения распространило рутинный пресс-релиз, где в статистике упоминалось, что в Башкирии в отчетный период был предотвращен теракт. Ведомству пришлось срочно убирать слово «теракт». Кажется, тогда сослались на то, что у криминального эпизода, попавшего в эту статистику, могут быть разные юридические трактовки.
В этом году история повторилась, но страшное для мониторинга слово уже не удалось вымарать из публичного пространства. Хотя бы потому, что произнес его директор ФСБ России Александр Бортников. 11 апреля он заявил, что в 2016 году его ведомство предотвратило шестнадцать терактов в девяти городах, в числе которых и Уфа. Естественно, через пару часов новость «В Уфе предотвращен теракт» была на сайтах всех региональных СМИ. Местные силовики, к которым все журналисты обращались за разъяснениями – о чём вообще речь, были, мягко говоря, не в восторге, но не дезавуируешь же слова самого Бортникова. И из этого «не в восторге» и скупых подробностей тоже было понятно, что не выступи директор ФСБ – этот эпизод тоже трактовался бы «в пространстве» как-то лингвистически более мягко. А скорее всего, не разглашался бы вообще.
Чиновники на местах хотят трактовать всё как можно менее проблемно. Их давние инстинкты замалчивать проблемы и не называть вещи своими именами лишь усилились в век высоких технологий. Не забастовка. Не голодовка. Не теракт. Не взрыв. В этой связи вспоминается, например, прозвучавшая несколько лет назад инициатива запретить прессе писать о причинах самоубийств. Позже это оказалось привязано к проблеме подростковых самоубийств, пресловутым «группам смерти» и прочим «синим китам». Сегодня эта модная тема мешает вспомнить, что первоосновой этой инициативы была череда самоубийств высокопоставленных онкобольных. Даже вице-адмирал и генерал не смогли получить обезболивающие из-за новых законов. Таким образом, каждый репортаж с места самоубийства очередного генерала превращался в обличительный сюжет, бьющий по системе здравоохранения. Вот система и пошла привычным путём: запрещать слова.
Но чем шире вся эта борьба со словами, тем больше ощущения, что нет понимания – как решать реальные проблемы.
