Не работавших в «оборонке» уфимцев выселяли из города
К сожалению, самой героини давно уже нет в живых, а дом её снесен. Никитины жили в старом, но крепком доме постройки 1912 года. Перед войной Нина Петровна работала в поликлинике, а когда началась война, добровольно пошла санитаркой в эвакогоспиталь, который располагался тогда на Революционной улице в здании школы. Супруг Илья Григорьевич трудился слесарем на паровозоремонтном заводе — нынешнем ОАО «ТРЗ». Считался, как и все железнодорожники, мобилизованным. Напряженная работа, от силы два выходных дня в месяц. Правда, карточки были хорошие, плюс свой ОРС — отдел рабочего снабжения.
— В декабре 1941 года милиция стала выселять из города в сельские районы тех, кто не работал на оборонных предприятиях, а в их жилье размещали эвакуированных рабочих с семьями, — вспоминала Нина Петровна. — Хочешь остаться в Уфе — иди на оборонный завод или в госпиталь. Сколько тогда было слез и конфликтов.
В деревнях карточек не выдавали, и колхозники трудились за трудодни. А много ли наработает не приспособленный к сельскому труду горожанин?
Поскольку вся семья Никитиных трудилась для фронта, а сын был школьником, их выселение и уплотнение не коснулось.
— Но меня всё равно мучила совесть, — рассказывала наша героиня. — Муж дневал и ночевал на заводе. Так что в доме мы жили вдвоем с сыном. Поэтому, когда в апреле 1942-го в госпитале сообщили, что в Уфу приходит очередной поезд с эвакуированными ленинградцами, которых нужно где-то разместить, я сказала начальству, что возьму к себе в дом двух девушек.
В назначенный день и час приехала на вокзал. Подошел поезд, из которого с трудом вышли два или три человека.
— Состав пустой? — вспоминала Нина Петровна. — Да нет, просто сил у пассажиров не было. А кто-то уже умер при подъезде к Уфе…
Быстро взяла себя в руки и вместе с помощником из выздоравливающих раненых нашла двух девушек — Свету и Лену. Вывела из вагона, посадила в старенький облезлый автобус, который только через час добрался до Большой Гражданской. По дороге попутно развозили неходячих людей в госпитали.
Вши или социализм!
Илья Григорьевич, зная, что прибудут новые жильцы, отпросился на несколько часов с работы, протопил баню на садовом участке и соорудил из старой бочки «вошебойку».
— Я занималась санитарной обработкой раненых и не сомневалась, что у девушек будет педикулез, — вспоминала рассказчица. — Но я даже не предполагала, что насекомых будет так много. Пока ехали в автобусе, видела, как волосы у Лены и Светы буквально шевелились от этих тварей.
Ясно, что размещать девушек в доме было нельзя и хозяйка сразу повела их в баню.
Частные бани в целях пожарной безопасности в Уфе запрещали строить ещё до войны. Но она у Никитиных была расположена в дальнем углу сада в густых зарослях вишни и с улицы в глаза не бросалась. К тому же супруги пускали мыться соседей, а Илья Григорьевич был человек мастеровой и никогда не отказывал, если кто из них просил что-то отремонтировать. А раз никто не жаловался, то и на баню местный участковый внимания не обращал. Только просил топить её аккуратно.
Перед помывкой Нина Васильевна дала девушкам по чашке теплого козьего молока.
— Моя коза Машка Гитлера победила, — от души не раз смеялась собеседница.
Всю одежду заставила сразу снять и немедленно отправила в «вошебойку», а девушек повела в баню.
— Мою их щёлоком, а у самой слезы текут ручьем сквозь пот, — рассказывала Нина Петровна. — Я даже не предполагала, что молодые девчонки могут превратиться в живые скелеты. Но виду подавать было нельзя, и я их подбадривала. После бани напоила чаем из душицы и зверобоя с медом, который сохранился у меня с довоенного времени.
За один раз всех паразитов вывести было невозможно и пришлось разместить временно Свету и Лену в просторном предбаннике, благо он был теплый, а Илья Григорьевич предусмотрительно затащил туда две старые кровати и соорудил большие и мягкие топчаны из душистого «машкиного» сена, застелив сверху белой простыней.
Неделю Нина Петровна выводила насекомых и несколько раз перестирывала белье.
— По нашим раненым я прекрасно знала, как это важно — помыть, накормить и положить в чистую белую постель измученного ранением, болезнями и долгой дорогой человека, — восклицала Нина Петровна. — Покой и хорошее питание нужны ему были в первую очередь.
Одежду девушек обрабатывала паром, потом сушила на солнце, выбивала резиновой «выбивалкой», которую по такому случаю выпросила в госпитале. И так по многу раз. Снабдили её на работе и специальным инсектицидным мылом «К» с очень резким запахом, от которого, правда, желтело белье.
— В блоке госпиталя, где мы обрабатывали вновь поступивших раненных, висел рукописный плакат "Или социализм победит вшей, или вши победят социализм!" с подписью: «В.И. Ленин», — смеясь, вспоминала бывшая санитарка. — Я про это постоянно девушкам напоминала, и нам удалось справиться с насекомыми.
Постепенно откармливала своих ленинградок. Поначалу они почти не разговаривали, много спали или находились в полузабытье, молча смотрели в одну точку и, как потом сами рассказывали, всё время боялись, что их не покормят снова. Но никогда блокадницы сами не просили еду.
— Настоящие ленинградки! — подчеркивала бывшая санитарка. — С достоинством были мои девушки!
Дистрофиков санитарка и раньше видела в госпитале, правда, не в такой страшной форме. Только через месяц блокадницы стали чуть-чуть походить на людей. Кормила хозяйка их часто, но понемногу и жидкой пищей. Когда уходила дежурить в госпиталь, обязанности няньки исправно выполнял её сынишка Толя. Кстати, на нем же висела обязанность «отоваривать» карточки.
— У дистрофиков желудки почти разрушены, — объясняла Нина Петровна. — Чуть-чуть грубая пища или её слишком много — пиши пропало. Сколько таких похоронили на уфимских кладбищах…
Потом стала давать отвар хвои, питьевые дрожжи, как средство от авитаминоза, которые ей тоже выдали в госпитале. Девушки морщились, но молча и терпеливо пили. Так постепенно день за днем приходили они в себя. А первое время Нина Петровна со страхом проверяла, когда девушки спали: дышат или нет? Периодически посещал врач, обходивший подобных пациентов.
— Я уже в первый день поняла, что их нужно было не домой привозить, а сразу положить в госпиталь, — делилась медик тогдашними своими опасениями. — Но всё обошлось. А ведь даже в госпиталях дистрофики иногда умирали и через несколько месяцев лечения. Видимо сыграла свою роль хорошая наследственность девчонок.
Приходил участковый. Проверил паспорта, прописку… Что ж, шла война и режимные мероприятия были строгие.
Стали как родные
Света и Лена были студентками ленинградского технического вуза, который тоже эвакуировался, а девушки отстали и волею случая оказались в Уфе. Но в наш город переехал Рыбинский авиационный институт, и хозяйка посоветовала обратиться туда. Учеба в вузах с 1940-го года была платная — 300 рублей за курс, а это была месячная зарплата рядового уфимца. Деньги немалые, а откуда они у эвакуированных студенток, давно обменявших всё ценное на продукты?
Сели думать, и тут Светлана вспомнила, что в Ленинграде она получала отцовский денежный аттестат с фронта. Офицером был и отец Лены. Военными медиками были их матери, трудившиеся по мобилизации где-то в тыловых госпиталях. В тот же день обе написали отцам письма и вместе отнесли их на уфимский почтамт — чтобы быстрее дошли. А то, что они «живы и почти здоровы», девушки сообщили своим близким сразу, как только смогли писать.
Учиться в УАИ было сложно, немало студентов отчисляли, в основном из-за неуспеваемости или невозможности платить за учебу. Но Света с Леной были очень толковыми, собранными и настойчивыми, учились хорошо. Из-за тесноты учебный процесс был организован в три смены. Много приходилось чертить, а свет давали с перебоями. Но как-то выкручивались. Роскошную готовальню Нина Петровна сама выменяла на рынке за шерстяные носки, связанные из козьего пуха. С ватманом для черчения, который тогда называли александрийской бумагой, Илье Григорьевичу помогли на заводе. Ту, что выдавали в институте, студенты называли «промокашкой» из-за низкого качества.
Кроме трамваев, общественного транспорта в городе почти не было, и большинство уфимцев на работу или учебу ходили пешком. Благо, институт располагался поначалу поблизости на Уральском проспекте, ныне бульваре Ибрагимова, в двухэтажном здании бывшей школы.
Помимо учебы студентов постоянно привлекали к работам по обустройству института на новом месте, разгрузке и погрузке вагонов. Ездили девушки и в подсобное хозяйство УАИ в Чишминский район Башкирии.
Когда была возможность, хозяйка временно устраивала их санитарками в свой госпиталь. Там деньги платили и подкармливали дополнительно. Но и работали они на совесть.
— Помогали мне ещё по хозяйству, огород копали и грядки пропалывали, любили зимой дорожки от снега чистить, но особенно топить баню, — вспоминала Нина Петровна. — Сядут, одна на порожек, а вторая на лавку и молча смотрят, как трещит огонь на поленьях. И как-то незаметно стали мне совсем родными…
Перед Новым 1943-м годом Нина Петровна вдруг обратила внимание, какие ее воспитанницы, оказывается, высокие, статные и красивые. Молодость и неплохое, конечно по военным меркам, питание сделали свое дело.
— И коза Машка помогла, — снова смеялась бывшая санитарка. — Берегла её как зеницу ока.
Раненые в госпитале, в основном, молодые искалеченные ребята, а «легкие» в тыловые госпитали не попадали, часто заглядывались на девушек.
Супруг хозяйки Илья Григорьевич был квалифицированным слесарем и всю войну провел в стенах ПРЗ. Раз в неделю приходил переодеться, помочь по хозяйству и снова убегал. Приносил продукты и деньги, которые получал на заводе.
Паровозоремонтный завод тогда был крупным предприятием, где трудилось более трех тысяч человек. Сейчас работает раз в десять меньше. Текучесть кадров из-за призыва на фронт была большая. Тем более что завод построил во время войны сверх плана четыре бронепоезда, укомплектованные своими работниками. Не отпускали под угрозой суда только наиболее квалифицированных специалистов.
— Какой-то «умник» из наркомата путей сообщения прислал в 1943-м по трудовой мобилизации, взамен ушедших на фронт местных и эвакуированных рабочих, 900 узбеков, которые даже по-русски говорить не могли и кроме бахчи и кетменя ничего до этого не видели, — удивлялась собеседница. — Рассказывал покойный муж, как мучились с ними на заводе и как они мучились. В конце концов, почти всех отправили назад.
Жизнь прожита не зря
В январе 1944 года Совинформбюро сообщило, что «блокада Ленинграда окончательно разбита», и его жители стали активно возвращаться домой. Билеты продавали по специальным пропускам, которые стали выдавать весной того же года. Девушки потеряли сон и покой, но Нина Петровна уговорила их закончить очередной семестр, сдать все зачеты и экзамены. В июле они уехали в свой родной город. Прощание на вокзале, слезы…
У Светланы и Елены в дальнейшем жизнь сложилась благополучно. Выучились, вышли замуж, родили дочерей, таких же красавиц, как они сами. Израненные, но живые вернулись домой их отцы. Постоянно переписывались. Всё время звали в гости.
— Ездила я к ним три раза — раз в десять лет получалось, — рассказывала Нина Петровна. — Как меня встречали! Особенно первый раз в 1955-м, когда с вокзала везли на вишневом «ЗИМе», как какого-то большого начальника. Их матери всю дорогу меня обнимали! Очень неловко себя чувствовала, не привыкла я к такому вниманию.
Любимой темой воспоминаний для бывших блокадниц были баня и коза Машка, которую они иногда по очереди с Толей пасли летом на полянах возле Собачьей горы и, оказывается, очень боялись её рогов и блудливого нрава. Сейчас на месте тех полян располагается заправка «Башнефти», что находится за Южным автовокзалом.
А вот про страшную блокаду, томительную голодную поездку в эвакуацию и первые дни в Уфе, когда девушки были между жизнью и смертью, никогда не вспоминали. Видимо, было невыносимо тяжело. И Нина Петровна тоже об этом не произнесла тогда в Ленинграде ни слова.
Сохранили бережно бывшие блокадницы и ту готовальню, которую подарила им Нина Петровна. Как увидела её бывшая уфимская хозяйка, так и задохнулась от слез и набежавших чувств.
— Света и Лена давно уже сами бабушки, — но меня помнят и приглашают, — подводила итог собеседница. — Но я уже отъездилась. Здоровья совсем не осталось. Зато мои ленинградские девчонки выжили, у них родились дети, внуки… Не прервалась цепочка жизни. Значит и я свою прожила не зря.
Нины Петровы много лет нет в живых, а на месте её дома теперь лежит асфальт. Супруг Илья Григорьевич умер ещё в конце семидесятых: сказалось нечеловеческое напряжение военной поры. Фото уфимской труженицы, внесшей свой скромный, но бесценный вклад в Победу, с большим трудом нашли через соседей — семьи Лобовых и Улановых. И не подумаешь, что эта хрупкая и обаятельная женщина, которая смотрит с фотографии, сумела преодолеть все невзгоды и испытания военного лихолетья.
